Башлачев Александр - Случай в Сибири

 Am                   Dm    E7    Am

Пока пою, пока дышу, любви меняю кольца,

  Am          Dm          E7          Am

Я на груди своей ношу три звонких колокольца.

Dm                      Am

Они ведут меня вперед и ведают дорожку.

   Dm           Am           E7           Am

Сработал их под Новый Год знакомый мастер Прошка.

Пока дышу, пока пою и пачкаю бумагу

Я слышу звон. На том стою. А там глядишь - и лягу.

Бог даст - на том и лягу.

К чему клоню? Да так, пустяк. Вошел и вышел случай.

Я был в Сибири. Был в гостях. В одной веселой куче.

Какие люди там живут! Как хорошо мне с ними!

А он... Не помню, как зовут. Я был не с ним. С другими.

А он мне - пей! - и жег вином. - Кури! - и мы курили.

Потом на языке одном о разном говорили.

Потом на языке родном о разном говорили.

И он сказал: - Держу пари - похожи наши лица,

Но все же, что ни говори, я - здесь, а ты - в столице.

Он говорил, трещал по шву: мол, скучно жить в Сибири.

Вот в Ленинград или в Москву...

Он показал бы большинству

И в том и в этом мире.

- А здесь чего? Здесь только пьют.

Мечи для них бисеры. Здесь даже бабы не дают.

Сплошной духовный неуют

Коты как кошки, серы.

- Здесь нет седла, один хомут.

Поговорить - да не с кем.

Ты зря приехал. Не поймут.

Не то, что там - на Невском.

- Ну как тут станешь знаменит -

Мечтал он сквозь отрыжку.

Да что там у тебя звенит?

- Какая мелочишка?

Пока я все это терпел и не спускал ни слова,

Он взял гитару и запел. Пел за Гребенщикова.

Мне было жаль себя, Сибирь, гитару и Бориса.

Тем более, что на Оби мороз всегда за тридцать.

Потом окончил и сказал, что снег считает пылью.

Я встал и песне подвязал оборванные крылья.

И спел свою, сказав себе: - Держись! - играя кулаками.

А он сосал из меня жизнь глазами-слизняками.

Хвалил он: - Ловко врезал ты по ихней красной дате.

И начал вкручивать болты про то, что я - предатель.

Я сел, белее, чем снега. Я сразу онемел как мел.

Мне было стыдно, что я пел. За то, что он так понял.

Что смог дорисовать рога, что смог дорисовать рога

Он на моей иконе.

- Как трудно нам - тебе и мне - шептал он,

Жить в такой стране и при социализме.

Он истину топил в говне.

За клизмой ставил клизму.

Тяжелым запахом дыша,

Меня кусала злая вша.

Чужая тыловая вша.

Стучало в сердце. Звон в ушах.

- Да что там у тебя звенит?

И я сказал: - Душа звенит. Обычная душа.

- Ну ты даешь... Ну ты даешь!

Чем ей звенеть? Ну ты даешь -

Ведь там одна утроба.

С тобой тут сам звенеть начнешь.

И я сказал: - Попробуй!

Ты не стесняйся. Оглянись. Такое наше дело.

Проснись. Да хорошо встряхнись. Да так, чтоб зазвенело.

Зачем живешь? Не сладко жить. И колбаса плохая.

Да разве можно не любить?

Вот эту бабу не любить, когда она такая!

Да разве ж можно не любить?

Да разве ж можно хаять?

Не говорил ему за строй. Ведь сам я - не в строю.

Да строй - не строй. Ты только строй. А не умеешь строить - пой.

А не поешь - тогда не плюй.

Я - не герой. Ты - не слепой.

Возьми страну свою.

Я первый раз сказал о том, мне было нелегко.

Но я ловил открытым ртом родное молоко.

И я припал к ее груди, я рвал зубами кольца.

Была дорожка впереди. Звенели колокольца.

Пока пою, пока дышу, дышу и душу не душу,

В себе я многое глушу. Чего б не смыть плевка?!

Но этого не выношу. И не стираю. И ношу.

И у любви своей прошу хоть каплю молока.